***
Ярко-зеленая трава дворцового парка обжигала ноги холодом и росой, и изящные белые королевские лодочки из тончайшей изысканной кожи уже насквозь промокли. Холод ночного воздуха раздирал легкие, но Карен не замечала этого – раскинув руки в стороны, она бежала навстречу огням города, сверкающим вдали, навстречу ночному мраку - но мрак больше не пугал, не вызывал в сердце тоску и безысходность. Где-то там, во мраке ночи ее ждало новое будущее, свобода улиц, пыль городов, яркое солнце, которое скоро появится из-за горизонта, и никаких лиц-масок… Карен вдруг резко остановилась, запрокинула голову и засмеялась, но не так, как смеялась час назад перед зеркалом, а легким, чистым, свободным, искрящимся смехом. Быть может, так когда-то смеялась семнадцатилетняя студентка британской Академии Эшфорд Карен Стедтфилд. И так было легко у нее на душе, что, казалось, никакие силы мира не смогут помешать ей быть свободной. Карен стянула с мокрых грязных ног туфли и усмехнулась: из-под грязи сверкали чистейшие бриллианты, украшавшие лодочки замысловатым узором. Она вспомнила, как настаивал на этих бриллиантах граф Мальдини: «У настоящей императрицы даже туфли должны быть в алмазах, леди Стедтфилд, и не кривите свое личико, ведь я пытаюсь сделать из вас хоть что-то подобное королевскому роду… Хотя я устал доказывать Его Величеству, что Вы не достойны такой чести, Рыцарь…»
- Представляю, как ты теперь будешь торжествовать, Мальдини! – весело сказала Карен, оглядывая перепачканный и разорванный подол платья и нечаянно размазывая грязь по лицу. – На твоего драгоценного императора я больше не претендую…
Схватив в охапку туфли и концы длинной развевающейся фаты, она, босая, бросилась наперерез через лужайку – туда, где виднелись высокие ворота с крылатыми вепрями, установленными уже при Чарльзе.

Вряд ли можно было подумать, что в такую ночь он сможет уснуть. Нет, он не спал – он вспоминал. Людям свойственно подводить итоги в переломные моменты жизни, и Шнайзель эль Британия не был исключением. Он вспоминал все с самого начала, с детства, вспоминал двор Королевы Марианны, вспоминал войну с ЕС, свое первое прибытие в Зону 11, и Черное Восстание, вспоминал и ужас последней мировой войны… Его память выдавала ему все события до мельчайших подробностей. Но одного он вспомнить не мог никак: как, когда, в какое роковое мгновение случилось так, что он не смог уже даже дышать без этой женщины? Завтра она станет его – его женой, его королевой, но не было в мире ни в одном языке мира слов, чтобы описать, что значила она для него, для всемогущего императора Британии…
Какую власть имела эта женщина над его сердцем! Полукровка, совсем девчонка еще для него, без аристократического воспитания, без манер – что было в ней такого? Когда, когда это случилось?! Когда он понял, что без нее ему не нужна даже Британия?... Впервые он увидел ее в Японии, тогда еще – Одиннадцатой Зоне; ему было почти тридцать, он многое понимал в этой жизни и в жестокой бессмысленности той войны, но преследовал свои цели; а она… Ей было всего семнадцать лет. Для него тогда она была просто «пешкой», путающейся под ногами, «революционным сбродом», которым кишела Зона 11. Неожиданно «пешка» оказалась опасной – ее «Алый Лотос» и манера уничтожать противника стали легендарными. Когда он увидел ее в первый раз, кажется, это случилось на Каменидзиме, а быть может, в Китае на бракосочетании Одиссея с китайской принцессой – тогда ему были смешны и жалки все эти японские повстанцы, «Орден Черных рыцарей», как они себя называли. Но она… нет, жалкой эта девчонка не была. Как горели ее глаза, какой бунт, взрыв обещал ее отчаянный взгляд – он запомнил этот взгляд надолго. Сейчас она больше так не смотрит… хотя именно сейчас он любит ее до умопомрачения. Но те глаза – неповторимого цвета – как море на рассвете или как скалы в снегах – останутся в нем навсегда. Но когда же… когда потом?... День, когда закончилась тирания 99-го императора Британии… Она, в белом тюремном костюме политического заключенного-смертника, и он – в жалких лохмотьях пленника. Жизнь сравняла их в то утро – всех: британскую элиту и японское освободительное «подполье». Нет, не тогда: он был в то время не в себе, и лишь намного позднее память о том дне вернулась к нему… Так когда? Потом был мгновенный государственный переворот, страну временно возглавила Корнэлия, пока он валялся в больнице, потом - его приход к власти. Освобождение Зоны 11, Зоны 3 и Зоны 16, борьба с голодом, восстановление мира… И три года затишья.
Какое это было счастье! Мир уже забыл, как это – жить без войны. Вот тогда – в 2020 – он увидел ее снова. Его визит в Лондонский Университет на благотворительный вечер впечатался в его память навечно: было много речей и обещаний, много подарков, цветов, докладов лучших студентов – и когда на сцену поднялась она, он в ту же секунду узнал ее. Студентка-второкурсница элитного факультета военных переводчиков – базы для членов Королевского рыцарского круга.
А потом был бал, но его срочно вызвали в министерство. И он больше и не увидел бы ее… Она окликнула его в фойе – спрятавшись за колонну, она тихо произнесла его имя и улыбнулась – такой мягкой и усталой улыбкой. А морские глаза ее были грустными и бездонными, уже совсем не такими, как два года тому назад… «Вы помните меня, Шнайзель? – сказала она, назвав его без титула, по имени– но он даже не обратил на это внимания, – Наверное, вы не помните: Одиннадцатая Зона, «Орден Черных Рыцарей», я была одной из повстанцев…». «Почему же, я помню – Карен Козуки и ее непобедимый «Алый Лотос»» - он даже голоса своего не узнал в тот момент.
«Карен Стедтфилд – британская студентка, - она снова улыбнулась, - Вот как смешно время все расставляет на свои места: вы все-таки император. А я – все-таки британка…»
Что-то было в ее голосе, в движениях, в глазах такое, отчего у Шнайзеля мурашки бежали по коже. Неузнаваема была революционерка Козуки в огромном сводчатом фойе английского университета – неузнаваема и потеряна навсегда.
Но нет, не тогда… Еще одно воспоминание билось в душе, он нашел его – тот миг… Последняя война уже доводила людей до исступления, крови и жертв было столько, что, казалось, вот теперь – и должен наступить Армагеддон… 2025 год, январь. Ту ночь весь мир запомнил навсегда, такую неслыханную жестокость забыть невозможно… Было ровно два часа ночи, когда небо над мирными поселениями Седьмой Зоны в ЮАР зажглось страшным алым светом. Сначала никто ничего не понял, дети, женщины, старики – все вышли из домов смотреть на непонятное сияние. А потом начался ад… Это было новое оружие союзных войск их нового противника – оружие почище «Фреи».
Алый свет все разрастался и мигал, когда вдруг на горизонте потемнело… Сотни, тысячи черных точек покрыли небо – авиация врага приближалась со скоростью мысли. «Death bulletins» - так назовут их потом… Они зависли в небе над спящими кварталами, и на минуту в мире вокруг воцарилась страшная тишина. Люди открывали окна и смотрели вверх, люди выходили из домов, и дети смеялись, глядя на гигантских стрекоз в воздухе – они не успели понять, и даже опомниться не успели... И пришла смерть. Это была страшная ночь.
А рано утром Шнайзелю сообщили, что в Седьмой Зоне в то время находилась Первая Королевская Гвардия во главе Четвертым рыцарем Круга, и что шансов на то, что кто-то остался жив – нет никаких…
Он отчетливо помнил, как слушал это срочное сообщение и не мог поверить ни одному слову… Четвертый Рыцарь… Он вспомнил, как ровно месяц назад в этом же кабинете напротив него улыбалась Карен Стедтфилд. Улыбалась и говорила: «Я не имею ничего против африканской жары и москитов, Ваше Величество. Люблю жару – Седьмая Зона так Седьмая…». Месяц назад он собственноручно отправил ее гвардию в бывшую ЮАР… Отправил их на смерть.
Еще через час ему сообщили, что в Зоне 7 в ту ночь был и рыцарь его сестры Гилберт Гилфорд, а так же именно в тот вечер туда прибыли первые союзные войска Японии под командованием полковника Оги Канаме. Все больше значимых, знакомых имен в смертных списках… с каждым днем – все больше. Он помнил, как сидел в мятом черном костюме в своем кабинете в Вестминстере и смотрел на телефонную трубку – нужно было звонить Корнэлии, но его тело, его руки почему-то перестали его слушаться… Нужно было звонить в Японию Наннали – но и это было выше его сил. Поэтому когда резкий звук телефонного звонка разорвал тишину кабинета – он был совершенно не готов к этому. На экране светился номер Корнэлии, а в трубке… Нет, этот голос он не перепутал бы ни с чьим на свете.
- Я жива, ваше Величество… Я и еще десять моих гвардейцев, - голос Карен Стедтфилд звучал очень тихо и хрипло, но никогда в жизни он еще не чувствовал такой всепоглощающей радости, наполняющей его душу при звуках этого голоса. – Мои люди в госпитале в Шеффилде, а я… я у вашей сестры.
- Как она?.. – выдавил он из себя.
- Приезжайте, Шнайзель… - и снова, как тогда в фойе, она назвала его по имени. – Пожалуйста, приезжайте…
Еще никогда время перелета до центра Йоркшира не казалось ему таким долгим и мучительным.
Замок Второй Британской Принцессы темной громадой высился на горизонте, напоминая зловещую птицу, раскинувшую крылья. Неподалеку чернели развалины замка ХIII века, в котором с 1571 года находилась в заключении знаменитая Мария Стюарт. Шнайзель очень ясно помнил, как сжималось его сердце, когда он бежал к черному входу, минуя охрану…
Она сама открыла ему дверь и молча смотрела в его глаза. Перепачканная, изорванная рыцарская форма – она почему-то даже еще не переоделась – обожженные руки, рассеченная щека…весь ее измученный облик врезался болью в его душу. Никогда бы не мог он подумать, что сможет так чувствовать… Каждой своей клеткой чувствовать ее, ее жизнь, ее боль, ее отчаяние… Он шел за ней по длинному темному коридору и не понимал, почему она так спокойно говорит ему что-то – голос ее был мягким и теплым, совсем нереальным… Но он знал, что должен сказать ей.
- Леди Стедтфилд, Карен… Там… мне сообщили утром… Оги Канаме, и Виллетта, и Гилфорд…
- Молчите, Шнайзель… Не говорите больше ни слова… - она остановилась, словно наткнулась на невидимую преграду.
Только тут он заметил, как дрожат ее руки, как стискивает она зубы, словно силясь пережить внезапный приступ невыносимой боли.
- Карен… - он шагнул к ней.
- Там был ужас, Шнайзель… - пересохшими губами прошептала она. – Ад вокруг тебя, и ад внутри – от сознания, что мы бессильны, что нам не спасти этих людей, и не спастись самим… Это была наша расплата за всю кровь, что на нас – быть может, и за «Фрею»…
- Но ты жива… - для него это было сейчас самым главным на свете.
Она горько усмехнулась:
- Какая ирония. Я жива, а они – нет. Там горел даже воздух, Шнайзель! Даже воздух… - она на секунду закрыла руками лицо, а потом выпрямилась и пошла дальше.
- Я сама просила подкрепление в Седьмую Зону. Когда вы сказали, что Япония выслала нам на помощь свои войска, я немедленно просила отправить часть Оги в Седьмую Зону – так хотелось его увидеть. Я виновата во всем.
- Не говори так, не смей! Седьмая зона была последнее время одной из самых горячих точек, и я бы все равно послал туда японское подкрепление. Ты не виновата, Карен…
Она не ответила, молча толкнула тяжелую дубовую дверь и вошла в залу. На полу перед камином сидела Корнэлия и смотрела на танцующие в нем языки пламени. Он вдруг подумал, что так же сестра сидела и смотрела на пламя в камине после смерти Юфемии…
- Корнэлия!... – тихо окликнул он ее.
- Она ничего не говорит с самого утра, – сказала Карен. – Оставьте ее…
Карен подошла к окну и замерла. Он не помнил, сколько времени продолжалась эта тишина. Казалось, он слышал гулкие надорванные удары своего сердца… А на столе у окна горкой лежали апельсины на серебристом подносе. «Как капля солнца в бескрайнем море смерти и горя» - подумалось тогда Шнайзелю. Она вдруг медленно, словно в замедленной съемке, подошла к столу и взяла один апельсин в руки:
- Апельсины… Так хочется пить… - сказала она и так же медленно начала руками счищать кожуру.
«Ведь она ничего не ела и не пила с ночи, наверное… Что там творилось с ними?... Солдаты ее в госпитале, а она…» - подумал Шнайзель и хотел спросить ее об этом, но… Но в окно вдруг упал луч заходящего солнца, такой же рыжий, как апельсин в ее руках; упал на ее усталое, как-то разом постаревшее лицо… А она все чистила апельсин, сдирая с него кожуру тонкими пальцами и изломанными ногтями, разбрызгивая сок, сминая всю апельсиновую мякоть. Сок затекал в порезы на руках, и она морщилась от боли, но продолжала чистить это маленькое рыжее солнце. Вот тогда… Он вспомнил эту минуту – именно тогда, и ни секундой раньше, ни позже, он понял, что если ее не будет в этом мире – он не сможет прожить в нем и дня. И ему хотелось вечно стоять и смотреть, как она неумело чистит руками апельсин, как она всасывает в себя сок из ранок, как разрывает апельсин на дольки и, зажмурившись, кладет одну из них в рот… Он подошел, взял со стола еще апельсин и молча начал очищать с него кожуру. А она даже не удивилась этому – просто ела свои дольки и смотрела в его светло-фиалковые глаза. Как мало нужно иногда человеку для счастья… Император Британии стоял в лучах заходящего солнца, рядом с женщиной, которую желал больше всего на свете, и чистил руками апельсин. На столе лежали ножи, и можно было вызвать сотню слуг, или просто попросить принести апельсинового напитка… Но они чистили руками рыжие солнца, заливая свою одежду липким соком, захлебываясь его терпким вкусом, и больше никогда за всю жизнь Шнайзель эль Британия не был счастлив так, как в тот миг - в тот «апельсиновый вечер».