Название: Гореть
Автор: red_arlene
Фандом: Naruto
Персонажи: Итачи, Обито, Кисаме, Шисуи, Саске, Орочимару
Жанр: ангст, драма
Предупреждение: легкое несоответствие манге (в смерти Шисуи)
Тип/Вид: джен
Рейтинг: pg-13
Размер: mini
Содержание: Просто кусочки жизни несравненного Итачи-сана. Никакой романтики, все печально как всегда. Мысли, смерти, глаза, болезнь, Саске.
Статус: закончен
Дисклеймеры: все принадлежит М. Кисимото
От автора: хронология событий спутана, и именно такой порядок изложения событий не несет никакой смысловой нагрузки!

Гореть.

1.

Впервые это случилось после посещения Конохи.
- Вы перестарались, - повторял Кисаме, торча у его постели в гостиничном номере.
Конечно, Кисаме на своем веку сталкивался с вещами и похуже этой, но все-таки вид Итачи, которого выворачивало так, словно кто-то выталкивал его внутренности наружу, оптимизма не прибавлял. Кисаме встревоженно смотрел на смятый окровавленный рот и выполнял все, что мог прочитать из его задыхающихся, почти беззвучных просьб.
- Что же это такое, - тихо кипел он, когда небо за окном залилось мутным жидким светом. - Если ваша эта Солнечная Богиня так сильно вас выматывает, не стоило использовать ее, я бы смог нас вытащить, вы меня недооцениваете, Итачи-сан. Или нет, постойте… это из-за Цукиеми?
Ночные глаза лились болью и молчанием, обозначенные залегшими тенями, казались четче и страшнее, и белое, необыкновенно худое лицо словно таяло в утреннем розоватом мареве. Наконец, по этому лицу прошла небольшая дрожь, губы снова с усилием задвигались, и Кисаме грубовато спросил:
- Точно?.. Не помрете, Итачи-сан, если я уйду?
Блики в глазах уверенно дрогнули, и Кисаме кивнул.
Проснулся он через пять часов, злой и несвежий. Итачи уже пил чай, строгий, холодноватый, как роса. Если бы не синяки под глазами и не искусанный рот, Кисаме назвал его вполне здоровым и выспавшимся человеком. Он сел напротив напарника.
- Э, Итачи-сан,- бухнул Кисаме, глядя куда-то в сторону дрожащих у его плеча солнечных пылинок. - Это что было?
Итачи сделал глоток и прикрыл глаза.
- Прости, Кисаме. Больше не повторится. Все.

2.

Больше и не повторилось. Итачи знал, когда ждать обострений, и уходил на несколько часов. Возвратившись, он, абсолютно белый, на несколько мгновений приваливался спиной к стене или дверному косяку, дыша сквозь стиснутые зубы, вызывая этой позой у Кисаме необъяснимый страх.
Приступы были не очень частыми - где-то раз в два месяца - первый год-полтора, потом участились, под конец его жизни же вообще происходили каждую неделю.
Кисаме знал, что болезнь была с ним и раньше, но никогда еще не «выключала» его из жизни.
Кисаме знал это, как никто другой, потому что по просьбе Итачи внимательно следил за отражением болезни на работе. И даже сердился от видимой бессмысленности своего «задания», ведь все было идеально. Однако благодарность Итачи, которую он выказывал крайне редко, скрепила их покрепче совместного выполнения миссий.

3.
Ночью Итачи казалось, что его изнутри пожирают полчища паразитических насекомых. Стоило закрыть горящие усталостью глаза, как он видел: влажные блестящие ткани, плотно утыканные тугими белыми кругляшами, гладкие спинки деловито копающихся в сосудах кровяных паразитов, дрожащая чернеющая масса, жадно облепившая пищевод, раскровленные поврежденные легкие.… Впрочем, последнее не могло оказаться просто разыгравшейся фантазией.
Итачи смотрел в темноту широко раскрытыми глазами, и ему казалось, что он видит огненный блеск из прорезей маски никогда не спящего демона Сусаноо, насмехающегося над ним в свойственной ему жестокой манере.

4.
- Меч Тоцука, Зеркало Ята, золотая броня, - перечислял человек в маске, его учитель и наставник, человек, называющий себя именем великого Основателя и тот, с кем Итачи вел тонкую игру. - Вообще, он огненный, насколько я понимаю, ярко-оранжевый?
- Красно-золотой, скорее,- сказал Итачи.
Ни в одном из запретных свитков не сказано, что после первого пробуждения (его Итачи помнил отчетливо, так же, как глаза Саске, когда он мазнул по его плечу сюрикеном в ту ночь) демон всегда будет с пользователем, укутывая его трансформированной чакрой, горячим золотом ненависти. Но Итачи с ним, в общем-то, договорился. Именно договорился - не Цукиеми же на нем использовать, тут борьба идет за душу, за владение самим собой.
Итачи помнил и собственное разрывающее болью тело, помнил холодные плиты и то, как сжимал голову руками, не издавая ни звука, ощущая справедливость существования в собственных кошмарах.
- Вообще, Сусаноо та еще самонадеянная тварь,- говорил Мадара-или-как-его-там. - Тебе больно?
Он всегда спрашивал: "Тебе больно?", словно действительно думал услышать правду и одержать таким образом маленькую победу над волей Итачи.
- Нет.
Вспышка света, солнечный огонь, золотая броня. Итачи сощурился: да, в руке пресловутый сосуд.
Взгляд скользнул по стенам, похожим на белый картон, и Итачи снова посмотрел на свои ладони, показавшиеся ему почему-то слишком маленькими.
- А ты необычный, - грохнуло из исходящей пламенем конструкции, за которой находилось живое, мыслящее, ненавидящее.
Итачи посмотрел на него.
- У тебя необычная чакра. Ты не похож на Учиха, - сказал демон.
- Это не так, - мягко возразил Итачи. - В глубине души, я все равно Учиха, несмотря на то, что предал их.
- Это похвала. Ты хотя бы называешь вещи своими именами, - захохотал тот. - Я думаю, ты достаточно сообразителен, чтобы догадаться уже о побочных эффектах использования меня в бою.
- Да.
- Понимаю, - задумчиво протянул демон, - ты - вовнутрь. Отчаянно, но все-таки умно. А ты мне нравишься. Договоримся?..
- Да, - улыбнулся Итачи.

Незадолго до встречи с Саске, он сказал своему демону:
- В этой битве я, скорее всего, настолько буду истощен, что почти ничего не смогу видеть... В таком случае...
- Понимаю,- прогрохотал голос, преследующий его ночами. - Ты хочешь, чтобы я стал твоими глазами, когда ты ослепнешь. Итачи.
Итачи поднял лицо, глядя в истекающие огнем глаза - глаза, не знающие пощады, нежности, тепла, сомнений. Просто глаза, полные чудовищной силы.
- Любой другой на твоем месте был бы истинным безумцем, пожелай он этого, - продолжал Сусаноо; теперь в его глазах была острая насмешка. - Но не ты; хоть я и хотел бы поселить в твоем сердце ненависть, но оно уже... Ты сам сжег себя, да, Итачи? Мне до тебя далеко...
- Ты поможешь мне?
- Конечно, - сказал он, и Итачи тихо выдохнул. Он не знал, что именно видел Сусаноо в его сердце, да и, честно признаться, не хотел знать этого никогда.
- … ведь ты уже заплатил мне. Давно мне не было так хорошо, - дрожал голос в серых стенах его сознания, и Итачи снова – вспышкой - видел себя изнутри, разлагающегося и гниющего, отравленного и блестяще-красного, и слышал бесконечный смех закутанного в золото демона.

5.

От Сусаноо тело раздирает - он вырывает энергию из каждой клеточки тела, пользуется первородной чакрой, Цукиеми, порождая миры жуткого правдоподобия, несет резкое ухудшение зрения, которое восстанавливается совсем не скоро, каждый раз забирая из окружающего мира немного ясности. Но самая ужасная боль в глазах - от Аматерасу.
Забавно, думал Итачи. Ведь Аматерасу - богиня-солнце, она добра и хороша собой. Чудовищная техника, названная ее именем, не имеет ничего общего с женщиной, развеселившейся уже оттого, что просто взглянула в зеркало. Эта Аматерасу - вывернута наизнанку, отвратительная, черная, извращенная, неправильная.
Эти мысли опять пронеслись в его голове, точнее, протекли с флегматичной неспешностью, когда он следил за бегущим по кругу Саске. Так. Глазное яблоко свело от напряжения и внутри билось что-то глухое и болезненное - он не должен был задеть тело брата, только это костлявое рукоподобное крыло.
В конце концов, он сражался не с Саске, точнее – не совсем с ним, а с тем, что облепило его душу, его еще, к счастью, чистое сердце, с тем, что жадной массой объяло его волю, подобное всегда голодным паразитам, несущим злую и грязную энергию.
И огонь ненависти Саске, отраженный Итачи, пронзил это едва ли еще умеющее быть гордым существо, чья страсть была как болезнь, наваждение. Еще с тех пор…

6.
Еще с тех пор, как Итачи встречал его в Конохе, он постоянно ощущал на себе тяжелый взгляд. Это был вызов, но вызов, обращенный вовнутрь, и он знал: когда-нибудь это вырвется и дурной гнилостной волной попытается накрыть его.
Это был один из Трех, гений, экспериментатор. Умнейший человек – и в первую очередь, ученый, истинный, дико-страстный к своему делу.
У Итачи он вызывал сдержанное омерзение.
- Я слышал о тебе, но никогда не мог представить, что ты присоединишься к Акацуки. Я полагал, ты не желаешь работать под чьим-то началом...
- Я думаю, вы здесь не задержитесь долго, - невозмутимо парировал Итачи.
У него была его ледяная ненависть и отвращение к самому себе. И это было его оружием.
- … ведь ты смертельно силен. Или легендарные глаза Рикудо Сеннина овладели тобой, подчинив силу проклятого клана?..
Итачи посочувствовал бы ему, если бы этот свистящий, дышащий жадным нетерпением голос не был ему столь безразличен.
- Скользкая тварь, - равнодушно заметил он Кисаме, когда тот поинтересовался его мнением об Орочимару.
- Но он умен, и обыкновенно добивается своего, - уже задумчиво протянул Итачи.
- Боитесь, что попадетесь все-таки в лапы сумасшедшего ученого? – оскалился Кисаме.
- Нет.
Но Саске – может.
…Он отрубил ему руку. Конечно. Это было даже очевиднее прямого указания на дверь.
- Итачи, а тебе ничего не будет за это? – вкрадчиво спросил Орочимару, распадаясь на куски под влиянием дурного Цукиеми.
Непроницаемое лицо, магнетическое движение волшебных, невероятных глаз. Орочимару даже сейчас любовался их совершенной формой.
- Значит… правда… эти слухи, - тяжело пробормотал саннин, - ты – настоящий лидер. Молокосос!
Мир качнулся, и потек красным, и разлился страшный холод. Холодным был и мальчишка, пускающий сюрикены в его сейчас такое непослушное тяжелое тело… нет, не мальчишка, а старик.
- Не приближайся к Конохагакуре, - вдруг потребовал Итачи.
Орочимару выпучил глаза, потом рассмеялся.
- Он мне не нужен, - прохрипел он.
Последние слова повторялись, повторялись; их произносили дома и земля, безнадежно-высушенная, они стучали в голове Орочимару, не прекращая, кровью запечатывались – его, иллюзорной, но в то же время настолько реальной...

Он приоткрыл мутные глаза и увидел, как тает сладостный узор во взгляде Итачи, который теперь возвышался над ним, глядя с таким очевидным равнодушием, что его покоробило.
- Ты чудовище, - выдавил из себя Орочимару.
- Уходи, - сказал Итачи, сам развернулся и двинулся по каменным ступеням дальше, к залитому солнцем храму.
- Мы еще встретимся… когда у меня будут такие же глаза; он еще слишком мал, но когда-нибудь…
Итачи уходил, не оглядываясь, а Орочимару понимал, что еще чуть-чуть, и он останется совсем без сил, только на призыв и хватит…
- И ты не просто так не попытался убить меня… Итачи.
Я все равно сделаю эти глаза своими… я… вот увидишь.

7.
Шисуи был слабым человеком с сильными идеалами. Однако Итачи считал его истинным героем. Он полностью доверился Итачи и сам подставил себя под его руку, любя его больше всего на свете.
Да, Шисуи любил его. Это был единственный человек в мире, который любил его просто так, без родительской опеки, порождающей ответственность, без братского слепого обожания. Он просто любил Итачи и понимал его лучше, чем он сам понимал себя.
Итачи понял позже, что стал для Шисуи воплощением всего дорогого в семье. Точно так же Саске стал воплощением для Итачи, концентрацией его семьи, и вся любовь, сжигающая его изнутри, направилась на брата.
В те дни, когда АНБУ и клан рвали его на части, Саске страшно переживал, ощущая в воздухе нараставшее напряжение, в те дни, застывшие в солнечном свете, каждый раз на своем исходе приносящие жуткую какофонию чувств: не смог, снова не хватило сил, в те дни он помнил все, что происходило с ним, с обнаженной точностью... Больше всего Итачи боялся, что Данзо потеряет терпение и устроит резню, направив Корень на их квартал.

Память подбрасывала тот солнечный день, когда умер Шисуи.
Итачи ждал его на берегу реки, в тени старого узловатого дуба, жестоко уставший после миссии. Маска, застывшая в неизменном добродушном зверином оскале, лежала рядом с ним. Густая тень скрывала очертания его тела, и он бы сам рад был забиться в уютную темноту, подобно зверю. Он смотрел на свои руки, на мелко дрожащие пальцы. Удивительно!.. Чем хуже ему становилось, тем лучше он выполнял миссии клана и деревни, точно, разрывая себе сердце, он высвобождал все больше чакры.
- Итачи.
Шисуи появился, как всегда, незаметно, и попытался улыбнуться, но его бледное лицо сразу бросилось в глаза, и Итачи без лишних слов подхватил его и помог сесть, привалив к теплой шершавой коре.
Шисуи поблагодарил его и примолк, тяжело дыша.
- Что случилось? - почему-то шепотом спросил Итачи, глядя на хиттай-ате, сползший на лицо и скрывающий его правый глаз.
Шисуи понимающе улыбнулся, стянул его, и Итачи с похолодевшим сердцем увидел окровавленный провал там, где раньше был его глаз.
- Да,- сказал Шисуи. - Это Данзо.
- Он посмел... - начал Итачи и замолчал.
Следующие пятнадцать минут точно заволокло вечерним измором. Итачи помнил, что спрашивал, не видел ли этого кто-нибудь из клана, смачивал тряпку в чистой воде и вытирал кровь Шисуи, осторожно гладя его щеки, точно желал этим прикосновением выразить те чувства, которые теперь горели в его сердце, заставляя страдать. Как он сбивчиво дышал, неспособный что-то сказать, и Шисуи наблюдал за ним с грустной нежной улыбкой, не противясь бессмысленному уходу за собой.
- Итачи, - сказал он, наконец, дотронувшись до его волос. Итачи замер, уставившись на влажную тряпку в слабых розоватых разводах.
- Пора, - и это слово, произнесенное с твердой решимостью, сдавило ему грудь.
Солнце таяло в красно-золотом воздухе, текло последним жаром, и его мягкий теплый свет придавал им двоим небывалую красоту, нежно подсвечивая мужественные черты лица Шисуи и еще больше утончая бесполо-прекрасные - Итачи.
Где-то сейчас на собрании клана его отец говорил о том, что у них нет выхода. Нет. Выхода. И если они не уничтожат Коноху, они уничтожат сами себя. Потому что их раздирает, их сжигает – и это невозможно прекратить, этого нельзя избежать.
А здесь - таящее решимость лицо Шисуи, обращенное к бессильным глазам Итачи, утонувшим в мягкой кровавой дымке.
- Ты доверяешь мне?..
- Ты - единственный, кому я доверяю, Шисуи.
- Если ты доверяешь, ты должен это сделать...
- Я знаю.
Шисуи гладил его по голове, как ребенка, как в детстве, когда излишне впечатлительный Итачи даже плакать не мог на очередных похоронах, только смотрел и смотрел в бледное любимое лицо, утопающее в белом шелке.
- Только мы можем остановить это безумие, совладать с проклятием. Ненависть... ее слишком много. Это все кровь... мы слишком часто скрещивались друг с другом, мы отгородились ото всех... даже Саске это чувствует, да?.. У него нет друзей вне семьи.
Упоминание о брате немного привело в чувство; Шисуи усмехнулся, глядя на него.
- Я горжусь тем, что ты мой друг,- сказал он очень серьезно. - Я оставляю деревню тебе, потому что лишь ты способен защитить ее.
Шисуи встал на ноги и пошел к реке, прямой и спокойный. Было даже что-то радостное во всей его фигуре, в красных отблесках на форменной защите, в гордой посадке головы и абрисе решительных плеч.
Много позже Итачи, без конца прокручивая в голове воспоминания, отчаявшийся, измученный, допускал мысль, что Шисуи просто-напросто сдался, но даже тогда он понимал, что Шисуи был куда смелее его.
- Ты всех спасешь... - прошептал Шисуи, кладя катану на землю. - Я знаю, ты - самый сильный...
Итачи с тоской смотрел в его спину. Внезапное бессилие одолевало его, в голове тяжело бухала одна-единственная мысль: замолчи, замолчи, не говори…
- Я отдаю жизнь для того, чтобы ты спас всех, - он, наконец, замолчал и наклонил голову, поднеся руку к лицу и замерев в сосредоточенном напряжении.

- Нет, - вскинулся Итачи, вдруг осознав, что он сейчас только что сделал.
Шисуи замычал от боли и повернулся к нему.
Его лицо было совершенно белым, кровь прочертила две дорожки от левой глазницы до подбородка, он отчаянно сжимал зубы, а в протянутой к Итачи ладони лежал окровавленный мокрый комочек, бессмысленно пялящий радужку с четкими углами мангекье.
- Прими его, - почти приказал Шисуи. - Моя техника, Котоамацуками... используй ее, если будет нужно, чтобы спасти деревню.
Итачи взял глаз, подавив в себе дрожь, и потянулся рукой к сумке, не сводя глаз с Шисуи.
- Этот Мадара, - сказал Шисуи, заходя в воду по пояс, - он - главная угроза, помни, Итачи... Ты и Саске... Вы будете теми, из-за кого вполне может разгореться настоящая бойня. Редкий шаринган очень дорог, - его голос становился все тише, а заходил он все глубже.
Итачи двинулся следом, онемевший и с бесконечной стужей в сердце.
- Защити деревню, - повторил Шисуи и опять повернулся к нему, беззащитный, рассеянный - потому что ничего не видел.
Итачи смотрел на него, и его сердце билось где-то в горле.
- Ты мне очень дорог, - просто сказал Шисуи и улыбнулся, - позволь же мне помочь.
С последними словами он ушел под воду, его глаза были закрыты, а лицо - обращено вверх.
- Да, да. Да, друг. Брат, я... - ответил Итачи и положил руки ему на плечи.
Шисуи улыбнулся, подчиняясь давлению, уходя под воду, меланхолично окутавшую его тело.
... Через несколько долгих минут, Итачи, задыхаясь, выбрался на берег и упал лицом в песок. Его плечи тряслись. Ему казалось, что лицо Шисуи, за мгновение до смерти превратившееся в звериную морду, расписанное единственным желанием - жить, и дикая сила, с которой он пытался вырваться из оков Итачи, ему казалось, нет, он знал, что эта картина будет преследовать его всю оставшуюся жизнь... Итачи мутило, и почему-то очень болела голова, как будто это он наглотался дурно пахнущей теплой воды, а глаза жгло, как от яда.
Он сел. Его взгляд упал на одиноко лежащую на земле катану, и он на секунду прикрыл глаза, точно защищаясь от огненных бликов на металле. А когда он распахнул их, загоревшиеся по-новому, пути назад уже не было.

... Глаз Шисуи он бережно опустил в специальную емкость, решив, что над тем, как лучше защитить его, он подумает потом. Домой вернулся тихо, его не заметили, но он знал, что после полуночи, когда придет отец, его ждет тяжелый разговор.
Он стоял у постели Саске, разглядывая его спокойное тихое лицо. Саске.
За окном уже плыла ночь. Итачи казалось, что теперь мысль о тошнотворном закате и звериной воле к жизни Шисуи, а еще его сильные рваные судороги, белки завалившихся глаз… все это легко воспалит его разум и не оставит его до самой смерти.
Саске всхлипнул во сне, зашевелился и вдруг распахнул глаза столь резко, что Итачи не успел и двинуться.
- Это ты, - полувопросительно произнес Саске.
- Ты как? - поинтересовался Итачи. - Не холодно?
- Нет... да, - смущенно отозвался он.
Итачи вздохнул и достал из навесного шкафчика туго скрученное одеяло, вернулся к Саске, сонно следящему за его передвижениями.
- Ниисан, - довольным голосом произнес тот. Итачи накрыл его, тщательно подоткнув по бокам.
- Ты как маленький, - тихо сказал он.
- Угу... - Саске рассеянно улыбнулся и тут же его веки стали смыкаться с неодолимой силой, пока снова не закрылись.
Итачи постоял еще, прислушиваясь к неглубокому легкому дыханию, потом повернулся и пошел к двери, удивляясь, как Саске не заметил, что его брат смертельно болен.

8.
- Тебе больно? - спросил Мадара.
Итачи, забывшись, опустился на корточки, прижимая к левому глазу ладонь. После слов Мадары он снова поднялся, сжав кулаки.
- Нет, - спокойно ответил он.
Мадара помолчал, потом сказал:
- Такая лаконичная форма, напоминающая сюрикен. Мне нравится эта четкость, - Итачи даже не улыбнулся на его одобрение. - Хорошо, вернемся к делу. Мир Луны ты создал...
Да, он его создал. Создал этот огромный красно-черно-белый мир бесконечной иллюзии, и не просто создал, а возвел в нем дома и постройки, такие же, как в реальности, но более строгих и скудных очертаний, с черными провалами окон, создал безумное летящее небо и неподвижный воспаленный шар луны.
- Попробуем еще раз, - сказал Мадара.
Мир завертелся у Итачи перед глазами, и он нырнул в ад.
На этот раз, ему удалось задержать Мадару в Цукиеми, и он около восьми часов бесстрастно пронзал его катаной, ощущая себя то больной луной, то маленьким ребенком в бесконечном сумасшедшем мире.
- Восхитительно, - тяжело прошептал Мадара, смаргивая дурной мир Цукиеми и оказываясь вновь в упоительно-густой зелени леса. - Ты просто гений, Итачи. Две секунды.
Итачи глотал мучительную боль, не произнося ни слова. Ему даже было жаль, что все закончилось так быстро: он едва-едва начал распарывать себе душу.
Но они больше не могли ждать.

9.
Они больше не могли ждать, и...
… была та ночь. Он пришел к ним в первую очередь, зная, что сообщник начал с западной части квартала.
Отец горько посмотрел на него и сказал:
- Значит, ты выбрал их сторону...
Мама улыбалась одними глазами, Итачи даже показалось, что она вздохнула с облегчением... Он подумал, что, наверное, Микото тоже была против, но ее всепоглощающая любовь-страсть к мужу сама решила за нее, и, в конце концов, она поверила в то, что они замыслили правильное дело. Теперь она хотела освобождения.
- Я так и думал...
Он еще говорил что-то.
Чтобы не смущать его, они отвернулись от него...
От боли он ничего не видел и не слышал. Он ничего не понимал. Зачем, кричали окна, кричали стены этого дома. Зачем, безумцы, несчастные, утонувшие, глупые, глупые, горькие, странные, горячие, опрометчивые?.. Зачем вы пошли на это... зачем вы хотели быть уничтоженными... ведь мы могли бы жить как все, как нормальная семья, мы могли бы...
Микото молчала, и он знал, почему. Скажи она хоть слово, он знал, и он выронит оружие и заплачет как ребенок, уткнувшись лицом в ее плечо.
- Ты очень добрый ребенок,- произнес Фугаку уже почти с угрозой.
Итачи пронзил их спины.

Потом он плохо помнил, что было; кажется, расправился с теми, кто ломился в дом Главы, потом обошел еще несколько домов.
Очнулся он, когда понял, что Саске таращит на него глаза, задрав голову, похожий на испуганного щенка.
Мгновение - Итачи оказался дома, в комнате, рядом с их еще теплыми телами, напряженно вслушиваясь в панические детские шаги. Стук собственного сердца перекрывал их.
Взгляд, которым посмотрел на него Саске, когда он поранил его плечо, внезапно оказался самым страшным за весь этот вечер.
Что же я натворил. Саске, пожалуйста, уничтожь меня.
Он говорил то, что давно придумал, слыша себя точно со стороны. Он применил Цукиеми, чтобы ткнуть глупого доверчивого Саске носом в правду. Потому что он не верил; он был готов поверить во все, только не в реальность. У Итачи разрывалось сердце от желания выложить ему все, тут же, и… будь что будет.
Но ему уже было пора уходить.
Саске… в его глазах было больше страдания, чем в глазах войны.
Слова, глаза, преследование, страх, неверие, плач, снова слова. Шаринган.
В один безумный миг Итачи чуть не сорвался. К счастью, ему повезло, и Саске обмяк, распластался на дороге, рядом с трупами, остывающими в лужах крови, и слабость прошла.
- Ты закончил? – спросил Мадара, появляясь у него за спиной, укутанный тенью, как плащом.
Итачи молча смотрел на жалкую фигуру брата и вспоминал: Саске – младенец, Саске и его огромные, чистейше-черные глаза, Саске, робко сжимающийся при виде отца, карамельно-сливочный аромат вспушенной макушки, неловкий топот маленьких пяток, запах горячего молока, чистой одежды, мягкие хрупкие руки Микото, молчаливая гордость отца…
- В чем дело? – спросил Мадара, и Итачи услышал что-то смутное, потаенно-жадное в его голосе.
- Ни в чем, - апатично ответил он, поглядев на него остывшими черными глазами. – Пора уходить.

10.
Он заболел и два дня не мог нормально дышать. У него был жар, судороги, его рвало, он бредил, он хрипел и задыхался.
Обито-Мадара перенес его в солнечный прозрачный лес, в кем-то оставленную хижину, и молча смотрел на мучения родственника. Он не был уверен, что Итачи выживет. После визита к Третьему, где он просил с горько-почтительным уважением, и к Данзо, где с ледяным спокойствием он выдвинул свои требования, его словно выключило.
- Ну же, Итачи... тебе еще предстоит тяжелая работа, - говорил старший Учиха, глядя в мертвенно-бледное лицо. - Ты же потом сам пожалеешь, что так раскрылся передо мной, дружок.
Пошел дождь, сочный, теплый, и веселые капли падали, разбиваясь о тугую яркую зелень; природа была на удивление беззаботна, хороша собой, и Обито только диву давался тому, насколько корчи дорогого родственника не вписываются в окружающий колорит.
Много о чем думал Обито, вечером сидя у полыхающего огня и опуская в алчущее пламя длинные сухие веточки. Однако. Интересный ему попался компаньон.

Ночью он проснулся от звука приглушенного кашля, и увидел тощую фигуру Итачи, двигающегося бесшумно, настороженно, плавно, как мелкий хищник, чье имя он носил.
Глаза Итачи заблестели досадой, но он ничего не сказал, только поглядел на безликую маску своего спутника и продолжил натягивать на себя форму АНБУ и бесконечно-важный для него, уже перечеркнутый хиттай-ате.
Дверь хижины, пропускающая слабый лунный свет, скрипнув, отворилась, Итачи шагнул вперед, и Обито, наконец, открыл рот, не выдержав игры в молчанку:
- Я думал, ты будешь за мной присматривать. Да и поблагодарить бы мог за то, что я тебя не бросил с твоей неожиданной лихорадкой одного в Стране Огня, где тебя бы легко отыскали пущенные Данзо ребята из Корня.
Итачи спрыгнул вниз и двинулся прочь, не оборачиваясь. Его голос ронял слова спокойно и взвешенно, с легкой болезненной хрипотцой на дне:
- Буду. Я тебе благодарен.
Обито усмехнулся.
- Я нужен тебе, ты нужен мне, так, - его голос звучал все тише по мере его удаления, - значит, я найду тебя. И твою организацию.
Обито хмыкнул, уже с удовольствием. Все-таки приятно было иметь с ним дело, с этим дивным ребенком.
- Ну ладно, ученик. Бывай.
- До скорого, - прошелестело в ответ, и Итачи сорвался с места. Вскоре он исчез, растворившись в жидком ночном мраке, убегая в неизвестность.
А Обито снова устроился на футоне, прикрыв глаза. Надо было выспаться, как следует, чтобы завтра тоже отправиться в путь.
У него было еще очень, очень много дел.